Об истории «предмусульманской» Аравии более подробно
На первой лекции мы говорили о географии Аравии, на второй – о ее истории в общем виде, сегодня поговорим об истории «предмусульманской» Аравии более подробно.
Арабы жили в условиях родоплеменного строя, при котором единственной организацией было объединение людей, основанное на кровнородственных связях. Все население Аравии, как кочевники, так и оседлые, распадалось на отдельные племена, а каждое племя (в зависимости от его численности и размеров территории его расселения) состояло из большого или малого числа кланов и родов. Мы рассматривали научную точку зрения на происхождение арабов. У них самих существовала собственная точки зрения.
По представлениям арабских генеалогов («знатоков родословий») VII—VIII вв., все арабы вели свое происхождение от библейского Авраама (по-арабски — Ибрахим). Родоначальником северных арабов считался сын этого патриарха Исмаил, а южных арабов — Иактан, которого отождествляли с арабским Кахтаном. Вторую из двух основных групп арабских племен считали «настоящими арабами» — ал-араб ал-ариба, а первую - «арабизированными арабами» — ал-араб ал-мутаарриба или ал-араб ал-мустариба. Каждая из двух основных групп состояла из множества племен. Каждое племя имело свое название, а наиболее крупные племена в ходе расселения на Аравийском полуострове и за его пределами распадались в свою очередь на самостоятельные племена, каждое из которых принимало новое название. Расселение племен, начиная со второй половины I тысячелетия до н. э., происходило с юга на север и захватило степные и полупустынные области соседних стран — Месопотамии, Сирии и Египта. Сведения о движении арабских племен в обратном направлении, т. е. с севера на юг, не содержат ни народные предания, ни письменные источники.
Однако род, входивший в состав племени, был не просто естественно разросшейся семьей. Кровнородственные связи были значительно сложнее. Арабский род не был объединением лишь непосредственно кровных родственников, а представлял собой группу, среди членов которой были запрещены вражда и столкновения, приводившие к кровопролитию. В то же время в этой группе, носившей свое собственное название, каждый взрослый мужчина был обязан участвовать в кровной мести: мстить убийце своего сородича и защищать убийцу, принадлежащего к его роду. Хотя члены группы (мужчины) и называли друг друга «братьями», это не означало действительного родства. «Брат» и «братство» в семитских языках — слово с довольно неопределенным и расплывчатым значением, а у арабов «братьями» могли считаться по взаимному соглашению люди, кровно не связанные между собой. Родство могло приобретаться другим способом. Таким было, прежде всего, побратимство, при котором член другого племени и даже чужак из другой страны мог стать «братом» одного из членов данного рода после выполнения некоторых сакральных действий. Ритуал побратимства у арабов был известен уже Геродоту (V в. до н. э.). Право родства также давало покровительство, оказанное родом какому-нибудь иноплеменнику и даже иностранцу. Родственная связь была мощной общественной силой, хотя иногда в состав племени путем клятвенного соглашения включался род или группа людей, ранее принадлежавших к другому племени. Следовательно, племя являлось не только родственным, но и политическим союзом.
Далеко не все племена назывались по имени их родоначальников, хотя бы и легендарных. Названия большинства племен происходили от названий тотемных животных, от топонимических наименований и от имен божеств. Арабский род, или клан, жил в своем становище (хайй), состоявшем из палаток, или шатров (бейтов); каждый бейт служил жилищем отдельной семье. В обычном становище насчитывалось 100—150 палаток, но иногда их число доходило до 500. Оседлые арабы жили в мазанках, составлявших деревни или городские кварталы. Все члены таких территориально-родственных объединений составляли ахл (сородичи), или каум. Бедуины отдельного становища кочевали совместно.
Племена состояли из родов, или кланов, численность членов которых определяла могущество и межплеменное влияние того или иного племени. Во главе каждого племени стоял его предводитель -- сейид (что значит господин); в более близкое к нам время его стали называть шейхом. Отдельные кланы и большие группы кочевников тоже имели своих сейидов. В мирное время сейид ведал перекочевками, выбирал место для становища, был представителем своего племени и вел от его лица переговоры с другими племенами, разбирал споры и тяжбы своих соплеменников (если в племени не было судьи), иногда и очень редко выполнял обязанности служителя религиозного культа. В набегах и на войне сейид командовал вооруженным отрядом своего племени; тогда он. назывался раис (главарь). Сейид председательствовал на собрании (меджлис, или надва), на котором наиболее богатые, знатные или влиятельные члены племени разрешали все текущие дела. Обязанностью сейида был прием гостей и угощение всего племени. Еще большие расходы вызывали у сейида выкуп соплеменников, попавших в плен к другому племени, и уплата виры (дайа) за убийство родственникам убитого иноплеменника. При сейиде обычно находился поэт — шаир (в то время это арабское слово значило «ведун»), постоянно проживавший в племени или временно пользовавшийся его гостеприимством; по понятиям тогдашних арабов, стихотворные произведения шаира не только имели хвалебное значение, но и могли оказывать магическое воздействие, так как считалось, что шаир имел общение с джинами. При сейиде всегда находился кахин (жрец), если племя имело идола.
Каждое племя (а то и большой клан) было вполне самостоятельной, ни от кого не зависимой организацией. Безопасность ее членов и неприкосновенность их собственности обеспечивались неизменной взаимной защитой всех соплеменников. Любой житель Аравии, оказавшийся вне рода и племени и лишенный их защиты, мог быть совершенно безнаказанно убит, а его имущество разграблено. Поэтому араб, изгнанный из своего рода и племени или бежавший из него (например, после совершения какого-либо преступления), искал покровительства и защиты в другом племени. Он становился маула (клиентом) сейида или другого влиятельного члена этого племени; его называли дахил (буквально «вошедший», т. е. ищущий покровительства). Этим же обстоятельством объясняется сохранение древнего института побратимства. Это же побуждало рабов, получивших освобождение, оставаться в племени на положении маула, чтобы не оказаться совершенно беззащитными.
В случаях убийства, ранения или физического оскорбления члена племени все его соплеменники были обязаны мстить, причем не только виновнику убийства, ранения или оскорбления, но и всем членам рода и племени, к которым принадлежал виновник. Это было наиболее сильным проявлением родоплеменной солидарности и взаимопомощи, при которой каждый член племени считал себя ответственным за поступки своих соплеменников. Как сказал поэт Дурейд ибн ас-Симма: «Я — один из племени джазийя; если оно блуждает, я блуждаю вместе с ним, а если оно идет правильным путем, я иду вместе с ним». Кровная месть (cap) между отдельными племенами, иногда затягивавшаяся на несколько десятилетий, приносила большой людской и материальный ущерб. Поэтому в изучаемый нами период стали прибегать к выкупу крови (дийа) из расчета до ста верблюдов за человеческую жизнь. Родоплеменная солидарность выражалась в асабийи, которую Ибн Халдун определяет как чувство общности, основанное на кровном родстве. Будь верен своему племени, говорит другой арабский писатель, его требования к своим членам настолько сильны, что заставляют мужа отдать свою жену.
Каждый род распадался на большое или малое число семей. Семья жила в отдельной палатке, хозяином которой признавался глава семьи. Взрослый сын, вступив в брак, уходил из палатки отца и ставил рядом с ней свою палатку, в которой он становился хозяином. Арабская семья была патриархальной. При завершенном разделении труда между полами вся тяжесть домашних работ ложилась на плечи жены и дочери, если у них не было рабыни. Но женщина, особенно у бедуинов, еще пользовалась свободой и относительной самостоятельностью; во всяком случае, она еще не стала объектом частной собственности. Ранее существовавшие формы брака и семьи сохранились только в виде незначительных и быстро отмиравших пережитков. Полиандрия (многомужество) в ее чистом виде тоже не сохранилась. Тогдашние арабы могли воспринимать как исторический анекдот сообщение Страбона, что одна йеменская царевна одновременно состояла в браке с 15 братьями. Пережитки матриархата выражались, например, в нередких случаях матрилокального поселения мужа: при парном браке женщина, вступив в него, оставалась жить в своем роде, у своих родителей, а муж временами навещал ее; дети от такого супружества оставались в племени жены и назывались по матери (сын или дочь такой-то, а не такого-то). Сохранение этой формы брака объясняется частыми и продолжительными отлучками мужчин, сопровождавших верблюжьи караваны. Сходным с таким браком можно признать брак с женщиной, имевшей свою палатку, владелицей которой она являлась. Ей принадлежала инициатива развода: она поворачивала палатку так, что вход в нее оказывался в противоположной стороне, и это показывало, что брак расторгнут; или же такая женщина вручала своему мужу палатку и копье, давая ему понять, что их сожительство кончилось и что ее бывший муж отныне должен жить и охотиться самостоятельно. Пережитки полиандрии выражались в такой форме брака, при котором женщина, владелица палатки, состояла в супружеских отношениях с несколькими мужчинами; каждый из них жил в ее палатке в течение периода между двумя месячными очищениями; во время регул она вывешивала над своей палаткой красную тряпку, и ни один из ее мужей не входил в ее жилище; если у нее рождался ребенок, она указывала, кто его отец.
Отмиравшие пережитки полиандрии уже не наблюдались в VII в. Но довольно распространенная полигамия (многоженство) сохранилась и после распространения ислама в мусульманском обществе. Многоженство, осуществить которое далеко не каждый араб имел материальные возможности, объяснялось, между прочим, желанием мужа иметь многочисленных сыновей. К этой форме брака следует отнести также связи женатых мужчин с рабынями. Сыновья, происходившие от таких связей, были полноправными, если отец признавал их своими детьми. Другой формой многоженства были временные браки, заключавшиеся на условленный срок в несколько месяцев, дней или даже часов. Распространение таких браков объяснялось участием многих мужчин в караванной торговле; они обзаводились временными женами в населенных пунктах, в которых караваны делали иногда довольно продолжительные привалы. Богатые мекканские купцы-караванщики имели в некоторых таких пунктах целые гаремы. Впоследствии временный брак был легализован в шиитском исламе под названием мута.
В изучаемый нами период арабы допускали как экзогамные, так и эндогамные (внутриплеменные) браки. Пожалуй, они оказывали предпочтение первым из них, так как, по их наблюдениям, от браков с девушками и вдовами из других племен получалось более здоровое и сильное потомство. К тому же брак с женщиной из своего племени допускал вмешательство родителей и близких родственников жены в ее семейную жизнь, что приводило к ссорам и недоразумениям. Поэтому широкое распространение получил обычай умыкания невест, конечно, с их предварительного согласия. Однако случалось, сто при выходе женщины замуж за иноплеменника ее сородичи провожали ее таким неблагожелательным напутствием: «Да не будет легким разрешение твое, да не родишь ты мальчиков. Ты приблизишь к нам чужаков и родишь врагов».
Бедуин радовался рождению сына не меньше, чем появлению на свет жеребенка от породистой кобылицы (если она у него имелась). Но рождение дочери бедуин (особенно малосостоятельный) воспринимал как несчастье и даже как позор. В ряде произведений доисламской поэзии ярко отразились горести отца и жалкое положение дочери. Бывали случаи (правда, видимо, редкие) убийства младенцев женского пола в тяжелые голодные годы; их живыми зарывали в землю. Такое проявление безнадежной жестокости уже не наблюдалось после возникновения ислама.
Между отдельными племенами постоянно происходили бесконечные раздоры. Конфликты могли возникать и внутри одного крупного племени, между его отдельными родами, причем повод для этого мог быть, на первый взгляд, достаточно незначительный. И начиналась кровная месть, которая могла продолжаться годами и десятилетиями, губить множество народа враждующих между собой племен, даже заставлять некоторые племена уходить из привычных мест обитания, чтобы не быть полностью истребленными. Бесчисленные, часто возникавшие междоусобные распри воспевались в арабских стихотворениях, посвященных описанию подвигов любимых народных героев. Подобно провансальским трубадурам, у всех арабских племен вошло в обычай прославлять меч и песню и сплетать им один и тот же лавровый венок.
Но какими бы важными или ничтожными не были бы поводы для конфликта, основная причина заключалась в духе самого бедуинства -- в его диком упорстве и храбрости, беззаветном и крайне щекотливом чувстве чести и вытекающих непосредственно отсюда порывах великодушия, и при этом в жадности и коварстве обитающих в степи арабов. К тому же две характеристические черты этого замечательного народа – необузданная страстность и чрезмерная переоценка индивидуальной силы, приводящие их вечно к резкой обособленности, издавна препятствовали им установить прочный государственный порядок везде, куда только успели проникнуть бедуины.
Эти свойства достигали максимума в своих проявлениях еще и в силу объективных причин – благодаря постоянной жизни в пустыне. Она предъявляла наивысшие требования к личным качествам каждой особи и даровала успех лишь избранникам своим. И опять-таки свойства самой пустыни препятствовали не только переходу из жизни кочевников-номадов в оседлую, но даже к мало-мальски сносной государственной организации, ко всякому мирному сожительству отдельных народных групп. Там, где разделение на провинции и округа — вещь немыслимая, где вся топография, так сказать, начертана на спине верблюдов — управление становится невозможным. Случайная неудача в сборе и без того скудной жатвы вынуждает к грабежу у соседа; какой же после того может быть покой. Бедуин изображает из себя одну из бесчисленных волн моря. Каждый ветерок бросает его из стороны в сторону, и никогда-то он не успокаивается, то налетает на соседей и сливается с ними, то все опять разлетается на все четыре стороны и как бы исчезает.
Но бедуинство не захватывает всего пространства громадного, равняющегося почти четверти Европы полуострова. Великая сирийская пустыня, отделяющая к северу Аравию и обширное, прорезанное горными хребтами центральное плоскогорье, обрывающееся снова на востоке и юге в пустыню, а на западе ограниченное довольно дикими, крутыми горными отрогами, есть собственно классическая почва неподдельной арабской национальности. Этот Неджд при почти совершенном отсутствии расчленения почвы в совершенстве замкнут своими естественными границами. Поэтому до Мухаммеда этот мир практически не приходил в действительное столкновение со всем остальным миром, и избыток народонаселения клокотал лишь внутри котла, не выливаясь наружу, но по окраинам, обнимающим это средоточие, животворное влияние моря и соседство других наций могли воздействовать значительно свободнее.
Вот почему задолго еще до Мухаммеда встречаемся мы с некоторыми попытками устройства подобия государственной организации. Положим, это были только опыты, и, за исключением одного случая, все они имели в себе нечто бедуинское по продолжительности, т. е. неопределенное и изменчивое. Соседство двух громадных мировых империй — Персии и Византии — на севере производило на пограничные арабские племена как бы воздействие магнитного притяжения и способствовало образованию даже двух подобий «царств». Конечно, если продолжить прежнее сравнение, они походили скорее на громадную бесформенную кучу железных опилок, чем на благоустроенную государственную машину. Но, так или иначе, царства эти просуществовали некоторое время.
Большая Сирийская пустыня или, лучше сказать, немногочисленные ее оазисы, дававшие номадам возможность существовать, находились в руках бедуинов. Это пространство образовывало треугольник, который клином врезывался между Сирией и Месопотамией, страны издревле культурные и богатые. Бедуинам, лишенным самых элементарных потребностей культуры, казались они почти баснословными явлениями, следовательно, служили непрестанно предметом возбужденного подстрекательства их неутомимой жажды к добыче. Поэтому нет ничего удивительного, что все властители Персии и Сирии попеременно напрягали силы, дабы положить предел хищническим набегам многочисленных племен пустыни.
Борьба с внезапно появлявшимися подвижными полчищами арабов представляла громадные трудности. По совершении набега и грабежа с быстротою молнии уплывали они на «кораблях пустыни» в свое море песка. Преследовать их было почти невозможно, чему лучшим примером может служить поход римлянина Красса против парфян, совершенный им при подобных же неблагоприятных условиях. Приходилось поэтому прибегнуть к единственно возможному средству: учредить на границах пустыни хорошо укрепленные военные поселения, которые представляли бы для государственной власти надежный оплот. Необходимо было привлечь на свою сторону массы варваров различными заманчивыми обещаниями. Постоянной платой и приманкой богатой добычи во внешних войнах удалось, наконец, склонить некоторые беспокойные племена к переходу под знамена постоянных пограничных армий. При их помощи стало значительно легче отражать вторжения других племен и даже быстрым натиском за набег и разорение отплачивать немедленно тем же. Таким образом, некоторые племена арабов очутились в новой роли пограничной стражи против других детей пустыни, а равно и соседних неприятельских государств, особенно с тех пор, как возгорелись бесконечные войны между римлянами и персами, необходимым следствием которых было движение всемирных завоевателей за Евфрат.
За триста лет уже до рождения Мухаммеда один арабский старейшина успел сразу возвыситься из положения одного из обыкновенных пограничных римских сторожей в Пальмире до фактического поста властителя большей части государства. Это был Узейна, называемый римлянами Оденат. В самые беспокойные времена римской истории, когда из-за обладания троном велась ожесточенная междоусобная война, он сумел не только оградить государство от нападений персидских Хосроев, но и внушить снова панический страх к римскому оружию, проникнув в самое сердце Персии и покорив в 265 г. н. э. даже столицу ее, Ктезифон. Но недолго носил он королевский титул, преподнесенный ему благодарным Галлиеном (Римский император с августа 253 по июль-август 268 года, сын императора Валериана I). Под конец 266 г. благодаря козням римской национальной партии его умертвили. Подозрительным римлянам показалось слишком опасным могущество этого варвара. Злодейство это не принесло, однако, предполагаемых плодов. Супруге убитого, Бат-Себине, или, как называли ее римляне, Зенобии, чуть не удалось образовать обширную греко-восточную империю, вроде того как этого же некогда добивалась Клеопатра. В 271 г. она заставила признать сына своего Вахбаллата повелителем (Caesar Augustus) Египта и Малой Азии. Но благоденствие новой империи продолжалось недолго. Уже в 273 г. пала она под тяжкими ударами римского императора Аврелиана. Пальмира превратилась снова в незначительное, пограничное с пустыней местечко. Но из памяти арабов великие деяния этой женщины не совершенно изгладились. Существуют легенды о том, что здесь в первый раз один из сыновей народа и, что еще более удивительно, одаренная мужеством жена крови арабской вывели их нацию на арену всемирной истории.
В основной арабской легенде причудливо перевились с историческим событием удивительные подробности, так что я позволю себе вкратце привести содержание этой легенды.
В середине третьего столетия по Р. Х. предание гласит: некто Джазима был королем Тенухитов. Это был союз нескольких арабских племен, кочевавших по обоим берегам нижнего Евфрата, вдоль сирийской пустыни, на территории, составляющей часть персидской провинции Ирак. Были они вассалами Ардешира, сына Папака, первого царя из сассанидской династии. По соседству жило тут же племя под главенством Амра, праправнука Узейны, перекочевавшее с северного Евфрата ближе к пустыне. Между обоими соседними князьями вскоре возгорелась война, в которой пал Амр. Противник завладел частью его земель. Но против него восстала вдова убитого по имени Себба — одни считали ее дочерью месопотамского короля и супругой убитого Амра, другие — римлянкой, но говорившей по-арабски. По более же распространенному мнению, она была дочерью павшего в бою князя, следовательно, тоже из дома Узейны. Арабские историки почитают ее не только за красивейшую и умнейшую, но также сильнейшую, храбрейшую изо всех женщин целого света. Сокровища свои употребила она на наем римских войск. С помощью их напала на Джазиму и прогнала его из покоренной им провинции. Для охранения же своих новых владений от внезапных нападений построила она две крепости, одну против другой, по обоим берегам Евфрата, соединив их между собой подземным ходом, проходящим под руслом реки. Окруженная своими войсками, задумала она здесь проводить зиму. В одной крепости поселилась сама, в другой командовала сестра ее Зейнаб. Летом уезжала она в Пальмиру. Восстановив свое владычество, она решилась отомстить Джазиму за умерщвление Амра. С этою целью послала к нему посольство, извещая, что рука женщины слишком слаба для управления браздами государства. Не зная другого князя, более достойного, предлагает ему свою руку, а с нею соединение их владений. Если он согласен, пусть прибудет лично для переговоров о подробностях. Ослепленный таким блестящим предложением, князь не слушает предостережений мудрого своего советника Касира и отправляется в путь в сопровождении немногочисленной свиты. Уже показалась вдали громадная толпа всадников и впереди их Себба. Снова Касир предостерегает властителя: «Если эти всадники приблизятся в сомкнутых рядах, знай — это будет почетной встречей. А если рассыпятся и станут огибать с обоих флангов, берегись. Это будет обозначать, что они хотят обойти и поймать тебя. Не медля вскакивай на твою кобылицу Аль-Аса и беги», Аль-Аса считалась быстрейшей во всем мире лошадью. Между тем Джазима и тут не обратил никакого внимания на мудрый совет, допустил себя окружить. Его сорвали с седла и быстро умчали в плен. Касир успел вовремя вскочить на Аль-Аса. Целый день без передышки мчался он, и ни один из преследующих не мог его догнать. Лошадь доскакала вместе с всадником до лагеря Джазимы и пала, бездыханная, у входа. Между тем пленного короля привели к Себба. «Какою смертью желаешь умереть?» — спросила она. Ответ был: «Королевской». Посадили его за стол, уставленный яствами и питиями. Когда же он заметно опьянел, посадили его прислуживавшие девушки на ковер и открыли жилы. Вещуны объявили Себбе, что если хоть одна капля крови не попадет под поставленные чаши, смерть Джазима будет отомщена. Вдруг умирающий князь пошевельнул рукой, и струя крови обагрила одну из мраморных колонн залы. Предсказание исполнилось в точности. Племянник, усыновленный Джазимой, Амр, сын Адия, поклялся отомстить Себбе. Управление арабами Ирака перешло по прямому наследству к нему, и он поселился в городе Хире. «Но как совершить задуманное?» — ломал он себе голову, ведь оно, подобно орлу в поднебесье, недостижимо. Касир предлагает ему принести себя в жертву. Он приказал отрезать себе нос и в таком ужасном виде предстал пред Себбой. «Вот как искалечил меня новый князь, — сказал он ей. — Он обвинил меня, что это я выдал Джазиму в руки неприятелей». Королеву поразила очевидность, и она поверила. А когда он успел оказать услуги в различных ее мирных предприятиях, принесших большие выгоды, этот хитрец овладел ею окончательно и стал ближайшим доверенным лицом. Он узнал о существовании подземного хода и решился воспользоваться этой тайной. Раз подходит караван в 1000 верблюдов, медленно подвигается он к самой крепости; глядела на него сверху из-за зубцов Себба, изумленная тяжестью вьюков. На каждом животном было по два огромных мешка. Когда последний верблюд миновал входные ворота, тогда только заметила стража, что из мешков стали выскакивать вооруженные люди. Но было уже поздно. Амр со своими успел высвободиться из скрывавшей их оболочки и завладел главными пунктами. Себба бежит по подземному ходу, но Касир успел уже ее предупредить и пресек ей путь дальше. Она возвращается назад и видит у входа воинов Амра. Тогда с криком: «Так не дамся же я живою Амру!» — решительная женщина проглатывает сильный яд, который всегда имела при себе в кольце. Амр едва успел ударом меча сократить последние мгновения ее жизни.
В этом полуфантастическом рассказе легко подметить существенные черты истории Зенобии. Но они сильно изменены и применены к воззрениям бедуинов. Сама Зенобия — несомненно Зейнаб, одно и то же имя в арабском пересказе, — отходит на второй план, а в Себба легко усмотреть ее сирийского генерала Сабдаи. Эта личность, как известно, наводила больший страх, чем она сама, на всех пограничных арабов. Вот почему в легенде одно имя заменено другим. Смерть Одената на пиршестве перенесена на врага Себбы. Подземный ход соответствует той лазейке в стене, через которую пыталась Зенобия ускользнуть от Аврелиана. Одно только в этом бедуинизированном рассказе непреложная истина — это старинное соперничество римско-сирийских арабов с их одноплеменниками, служившими в Ираке персам. А что римские войска состояли под предводительством арабской принцессы, этого арабская национальная гордость не могла, конечно, никогда забыть, ибо обыкновенно было наоборот.
Теперь как видит всю эту историю современная историческая наука:
К началу III века н. э. Пальмира была городом на восточных окраинах римских владений, который не играл какой-либо заметной роли в политической жизни огромной Римской империи. Но уже в середине этого столетия с именем Пальмиры были связаны события, которые во многом определяли политическую ситуацию как на восточных границах римского государства, так и во всей империи. Пальмира была, по восточным меркам, не очень древним городом и не относилась к числу крупнейших городских центров римского Востока. Основана она была около 1000 г. до н. э., в состав римских владений вошла при императоре Тиберии. До правления Адриана Пальмира оставалась рядовым провинциальным городом, относилась к провинции Сирии, но образовывала в ней отдельный округ и выплачивала римлянам установленную сумму налогов. Адриан возвысил город до ранга свободной общины (civitas libera), а Септимий Север даровал ему права колонии. После этого в Пальмире установилась соответствующая структура органов самоуправления — функционировали совет и народное собрание.
Находясь на восточной окраине римских владений и на важном караванном торговом пути, Пальмира являлась центром торговли римлян с восточными соседями империи и Индией. Через нее из Римской империи в страны Востока и в обратном направлении в большом количестве перевозились рабы, пшеница, парфюмерия, пурпурные ткани, оливковое масло, сушеные фрукты, бронзовые статуэтки и другие товары. В военном отношении Пальмира была одним из опорных пунктов римских войск в борьбе с вторжениями кочевых племен Аравийской пустыни.
Превращение Пальмиры в важнейший фактор политического развития всего римского Востока произошло на рубеже 50—60-х годов III в. н. э. в условиях резкого ухудшения обстановки на восточных границах Римской империи.
В правление династии Северов среди влиятельных семей Пальмиры все более выделяются Гайраниды. Некий Гайран оказал Септимию Северу услуги во время его войны с Песценнием Нигером, получил за это права римского гражданина и имя «Септимия», которое стало родовым в его семье. Из греческой надписи начала III в. н. э. явствует, что сын Гайрана Септимий Гайран к 251 г. н. э. присоединил к титулам отца новый — «экзарх пальмирцев» , что соответствовало латинскому princeps Palmyrenorum. Современник Галлиена Септимий Оденат (Septimius Odaenathus), младший брат или сын Септимия Гайрана, к 260 г. н. э. официально имел следующий статус: он был членом совета города Пальмиры, получил решением императора достоинство консуляра и командовал военными силами Пальмиры.
ПОДРОБНАЯ ИСТОРИЯ:
Пришедшее еще в первой половине III в. н. э. на смену Парфии Ново-Персидское царство оказалось для римлян неспокойным соседом. Правители молодого государства считали себя наследниками Ахеменидов и претендовали на господство над азиатскими владениями Рима. В начале 250-х годов н. э. персы во главе с царем Шапуром нанесли римским войскам серьезные поражения и заняли значительную часть римских территорий. Такая ситуация вынудила императора Валериана уже в самом начале его правления отправиться на Восток для руководства военными действиями против персов. Прибытие на восточный фронт императора не оказало кардинального влияния на ход событий. Римляне продолжали терпеть поражения, персы все глубже продвигались в римские владения и, в конце концов, захватили в плен самого Валериана.
Успехи персов в войне с римлянами отрицательно сказались на римской торговле с восточными соседями, а, следовательно, и на экономике Пальмиры. Влиятельные люди города должны были определиться, на чьей стороне — персов или римлян — они будут стоять. Пальмирцы колебались в принятии решения и попытались вступить в переговоры с персидским царем. К Шапуру из Пальмиры отправилось посольство, чтобы договориться о заключении определенного соглашения. Но царь приказал выбросить дары пальмирцев в реку и заявил, что требует от жителей города безусловного подчинения. После этого пальмирцы решили сохранять верность Риму.
После пленения Валериана в рядах римских войск на Востоке началась паника, персы грабили Киликию и Каппадокию. Однако главному квартирмейстеру Валериана — Макриану (T. Fulvius Macrianus) и талантливому военачальнику Каллисту, по кличке Баллиста (Ballista), удалось объединить под своим командованием войска римлян на Востоке и остановить продвижение персов в Переднюю и Малую Азию. Но затем Макриан и Баллиста решили не признавать над собой власть Галлиена и провозгласили императорами сыновей Макриана — Макриана-младшего и Квиета.
Когда Шапур с награбленной добычей возвращался в свое царство, при переправе через Евфрат он неожиданно был атакован войсками, во главе которых стоял пальмирский Оденат. Персы понесли значительные потери, часть их военной добычи и царский гарем достались Оденату. Так, в 260 г. н. э. Пальмира открыто выступила против персов.
Итак, выбор между персами и римлянами правители Пальмиры сделали. Но после этого им нужно было сделать еще один выбор — между Галлиеном и сыновьями Макриана. Возможно, пальмирцы каким-то образом выразили признание власти Макриана и Квиета. В 260 г. н. э. оба Макриана с частью своих войск отправились на Запад для борьбы с Галлиеном и высадились на Балканском полуострове. Но их армия была быстро разгромлена, а сами они погибли.
После того как весть о гибели Макрианов пришла на Восток, Оденат по поручению Галлиена начал военные действия против Квиета и Баллисты. Эта война также была непродолжительной и закончилась победой пальмирцев и гибелью Квиета и Баллисты. В результате такого развития событий Оденат оказался фактическим главой римского Востока. За достигнутые успехи Галлиен назначил его главнокомандующим римских войск в восточной части империи. После этого Оденат предпринял наступление против персов. Возглавляя войска Пальмиры и остатки римских войск, он очистил от персов провинции Азию и Сирию, перешел Евфрат, освободил от персидской осады Эдессу, отвоевал у персов города Северной Месопотамии — Низибис и Карры. Оденат дошел до самой столицы персов — Ктесифона. Город он не взял, но сжег его предместья. За эти победы Галлиен даровал Оденату почетный титул императора, который еще с правления Августа был монополией правителя империи. В 267 г. н. э. Оденат осуществил новое наступление против персов и снова дошел до их столицы. После этого он и его старший сын Герод приняли титул шахиншаха – царя царей.
Итак, к 267 г. н. э. Оденат был фактическим правителем римских владений в восточной части империи от гор Тавра на севере до Персидского залива на юге (провинций Киликии, Сирии, Месопотамии, Финикии, Палестины и Аравии).
В связи с тем, что в 267 г. н. э. «скифы» начали грабить прибрежные области римских владений в Малой Азии, Оденат прекратил военные действия против персов и отправился в Малую Азию. Во время этого похода, то ли в Эдессе, то ли в Гераклее Понтийской, Оденат и Герод были убиты. Их убийца, племянник или двоюродный брат Одената Меоний (Meonius) объявил себя правителем Пальмиры, но вскоре его убили собственные воины. После этого официально правителем Пальмиры стал малолетний (родился он предположительно в 260 г. н. э.) сын Одената Вабаллат, а регентшей при нем и фактической правительницей — вдова Одената Зенобия.
В исторической литературе высказывалось предположение, что в конце своего правления император Галлиен решил изменить политику по отношению к Пальмире и взять руководство восточными делами в свои руки. При этом обращают внимание на то, что сразу после убийства Одената Галлиен отправил на Восток полководца Гераклиана с войсками. Эта экспедиция закончилась безуспешно: пальмирцы нанесли Гераклиану поражение, и он был вынужден вернуться на Запад. И все же экспедиция Гераклиана вполне могла иметь место. И ее совсем не обязательно рассматривать как мероприятие, направленное против Пальмиры. Ведь автор жизнеописания Галлиена ясно сообщает, что после убийства Одената Галлиен «…стал готовиться к войне с персами» и Гераклиан был отправлен на Восток «против персов». Появление Гераклиана в восточной части империи можно объяснить тем, что с гибелью Одената здесь, по мнению императора, больше не было человека, который мог бы эффективно организовать управление восточными провинциями и надежно защищать границу с персами. Поскольку новый правитель Пальмиры был еще совсем юным и не считался достойной заменой своему отцу, Гераклиан должен был стать во главе военного и гражданского управления римским Востоком. Сюда он, по всей видимости, был отправлен с незначительными военными силами и вполне естественно, оказался не в состоянии противостоять армии Пальмиры, встретив ее сопротивление. Неудача при таких обстоятельствах, конечно же, не могла быть препятствием для назначения Гераклиана на должность префекта претория.
Конечно, открытое военное выступление против представителя императора, узурпация Вабаллатом титулов Одената не могут расцениваться как показатели лояльности новых правителей Пальмиры по отношению к Галлиену. Зенобия явно не хотела, чтобы полномочия Вабаллата на Востоке были меньше тех, которыми обладал ее муж. Однако это не означало, что она решила вступить в союз с персами и открыто порвать отношения с Римом, образовав отдельную от Римской империи державу с центром в Пальмире, как это считали некоторые историки. Официально находившиеся под фактическим управлением пальмирцев восточные провинции оставались в составе Римской империи. Выпускавшиеся в Антиохии монеты чеканились от имени римских императоров.
Галлиен был вынужден оставить безнаказанными действия пальмирцев против Гераклиана. Сначала сложная обстановка на Балканском полуострове, а потом выступление начальника конницы Авреола не позволили ему начать военные действия против Пальмиры. Сменивший на римском престоле Галлиена Клавдий II «…был занят войнами против готов» и, «…предоставив ей (Зенобии — И. С.) охранять восточные части империи… сам тем спокойнее мог выполнять то, что наметил».
Дальнейшие фактические изменения в отношениях между Римом и Пальмирой произошли сразу после смерти Клавдия II в 270 г. н. э. Понимая шаткость положения на римском престоле Квинтилла, Зенобия и Вабаллат предприняли шаги к расширению зоны своего господства на римском Востоке. Воспользовавшись тем, что префект Египта Проб еще по поручению Клавдия II покинул страну и вел борьбу с пиратами в районе между Критом, Родосом и Кипром, они оккупировали Египет. Вернувшийся в Египет Проб нанес пальмирцам поражение, вытеснил их из страны, но потом попал в западню и погиб. Египет вошел в состав владений Вабаллата. В это же время пальмирцы провели наступление и на севере. В Малой Азии они заняли Каппадокию и Галатию, включая город Анкиру. Пытались они оккупировать и Вифинию, но местный гарнизон римских войск отбил их натиск.
Когда к власти в Риме пришел Аврелиан, Зенобия и Вабаллат не покинули занятые территории в Египте и в Малой Азии. Но официально они признали над собой власть римского правителя. В Антиохии и Александрии в 270 г. н. э. выпускались монеты с изображением Аврелиана на реверсе и портретом Вабаллата на аверсе. Легенда на этих монетах содержала имя Вабаллата и аббревиатуру его титулов: VABALLATHUS VCRIDR (vir clarissimus, rex, imperator, dux Romanorum — «светлейший муж, царь, император, полководец римлян»). Весной или летом 271 г. н. э. в отношениях между Пальмирой и Римом произошли изменения. С этого времени на выпускавшихся в монетных дворах Востока империи монетах исчезает портрет Аврелиана. Вабаллат в легендах этих монет имеет титулы IMP(erator) C(aesar) AUG(ustus). Зенобия же, как это видно из надписей, стала носить титул Августы. При этом, в надписях Зенобия называется «светлейшей и благочестивой царицей» либо «светлейшей царицей» и обязательно указывается, что она — мать Вабаллата, и приводится титулатура последнего.
Все эти факты говорят о том, что в 271 г. н. э. произошел полный разрыв отношений между правителями Пальмиры и римским императором. Но это было не просто нежелание Вабаллата и Зенобии признавать над собой власть Аврелиана. Несомненно, здесь можно говорить о стремлении правителей Пальмиры не отделиться от Рима, а установить свое господство над всей Римской империей. Зенобия учила своих сыновей «говорить по-латыни», готовя их к будущему господству и над римлянами.
Однако Аврелиан оказался в состоянии справиться с проблемами, возникшими в начале его правления в связи с вторжениями варваров в Италию, и решил восстановить господство Рима на Востоке. Освобождение от пальмирцев Египта он поручил будущему императору Пробу. А сам решил двигаться на Пальмиру через Малую Азию и Сирию. К осени 271 г. н. э. Проб отвоевал Египет. Аврелиан в конце этого же года покинул Рим. На Дунае он собрал армию, в которую входили подразделения из легионов Реции, Норика, Паннонии, Мезии и конница из мавров и далматов. В начале 272 г. н. э. эти войска переправились в азиатскую часть империи. Пальмирцы пытались оказывать сопротивление. Однако битвы у Тианы, Антиохии, Эмесы закончились победами римских войск. После этого Аврелиан продвинулся к Пальмире и вместе с прибывшими из Египта войсками Проба приступил к осаде города. Когда стало ясно, что падение Пальмиры неизбежно, Зенобия и Вабаллат тайно покинули город и попытались бежать к персам. Но римские конники настигли беглецов и захватили их в плен. Таким образом, в мае или июне 272 г. н. э. Пальмира оказалась во власти Аврелиана, восточные провинции были возвращены в состав римских владений. Произошло это довольно быстро и, видимо, легче, чем предполагал сам Аврелиан.
Правитель Септимий Оденат, основу войск которого составляла легкая конница, прекрасно приспособленная для действий в условиях пустыни, начал в 261 году войну против персов успешно. Для начала он разгромил вражескую армию, обремененную громадной добычей, взятой в Каппадокии, на берегах Евфрата. Разбитым персам пришлось бросить обозы с добычей и искать спасение на противоположном речном берегу.
После этого полководец Оденат смог со своей численно небольшой, но хорошо организованной и обученной армией изгнать войска Шапура I из Сирии. При этом пальмирцы и их союзники отбили немало награбленной здесь персами военной добычи, и даже захватили часть владений «царя царей» в Месопотамии.
(Шапур I – «Царь царей», проигравший первую войну с Римом, но блестяще выигравший вторую. Император Валериан преклоняет колени перед персидским царем Шапуром I. Династия Сасанидов к началу III столетия создала огромную Персидскую державу, и вскоре у нее остался только один грозный сосед-соперник в лице Римской империи. В 230 году персидский царь Ардашир потребовал от Рима, чтобы он ушел из своих азиатских провинций).
Септимий Оденат оказался прекрасным военным организатором. Он понимал, что оазисное государство, каким являлась Пальмира, не могло даже при всем своем торговом богатстве содержать многочисленные войска. Не могло быть многочисленным и пальмирское ополчение. Поэтому Оденат сделал ставку в войне с персами на небольшую, но хорошо сбалансированную, мобильную армию. Именно такую армию правителю Пальмиры и удалось создать в короткие сроки.
Основой пальмирской армии, как уже сказано выше, стала легкая конница. Стремительность ее ударов так деморализовывала персов, что при всей своей многочисленности, они так и не смогли в то время найти средства борьбы против пальмирцев. Причем пальмирцы часто заставали врага врасплох, будь то на привалах, при движении походным порядком или на речных переправах.
Конные лучники, набранные на службу Пальмире среди кочевых племен Аравии, с первых же минут внезапного появления перед персами засыпали их дождем разящих стрел – и так же внезапно исчезали с их глаз. В таких случаях персидская пехота часто обращалась в бегство, а шапурская конница в столкновениях выглядела неповоротливой и уступающей противнику в скорости бега коней.
Одержанная на берегах Евфрата победа нал персами окрылила романизированного араба, и тот стал «наводить порядок» в римской Азии. В следующем, 262 году Септимий Оденат пошел войной на Квиета Кириада, одного из «тридцати тиранов», вознамерившегося основать в Сирии собственную династию, отделившись от Римской империи.
В Вечном городе тогда не знали, чем и кем осилить этого сепаратиста. Поэтому войну против него Септимия Одената в Риме могли только приветствовать. Пальмирское войско в ходе непродолжительной войны одержало полную победу над силами узурпатора, и тот, захваченный в плен, был торжественно казнен правителем Пальмиры.
Рим рукоплескал Оденату. Император Публий Лициний Эгнаций Галлиен делал все, чтобы не потерять римские азиатские провинции. Поэтому он пошел на следующий шаг. В награду за победу над Квиетом Кириадом назначил правителя Пальмиры своим главнокомандующим и соправителем в Азии с титулом «Августа» и «императора Востока». Для Древнеримской империи подобное было редчайшим случаем.
Теперь одаренный талантом полководца Септимий Оденат мог не бояться, как раньше, «силового давления» на Пальмиру со стороны Рима. Более того, император Галлиен прислал ему в подкрепление многотысячные войска. В том же 262 году пальмирский правитель во главе своей армии, основательно пополненной римлянами, начал вторжение в пределы Персидской державы, желая вновь сразиться со своим соперником Шапуром I.
Армия Пальмиры, выступившая в поход на земли «царя царей», состояла из четырех «родов» войск той эпохи: легкой арабской конницы, пеших лучников, тяжелых катафрактариев и копьеносцев. Такое сочетание сил давало «вождю Востока» известное преимущество над персидскими войсками.
Война повелась на тех опустошенных персами землях к востоку от Евфрата, которые еще совсем недавно были римскими провинциями. Успех сопутствовал Септимию Оденату: он отбил неприятельские войска от осажденного города-крепости Эдессы, захватил у персов города Насибис и Карру. Таким образом, Оденат своими победами обезопасил от соседа «царя царей» Шапура I дальние подступы к своей Пальмире.
В 263–264 годах пальмирская армия вела боевые действия в горах Армении и на территории Месопотамии. Полководцу Оденату в эти годы дважды удалось захватывать на какое-то время столицу династии Сасанидов город Ктесифон. «Царь царей» и его военачальники постоянно терпели поражения от пальмирцев.
Считается, что в этих походах Септимия Одената сопровождала его жена Зенобия. В последующие годы она показала себя талантливой правительницей, любимой подданными, и к тому же еще и воинственной. Придет время, и ее маленькая Пальмира бросит вызов самому Великому Риму.
Разгромленному персидскому владыке Шапуру I пришлось просить мира, который был заключен в 264 году. После этого «вождь Востока» совершил успешный поход в Малую Азию против готов. Это был последний поход полководца: Септимий Оденат в 266 году был убит в Эмесе. Наследником пальмирского престола стал его малолетний сын Вабаллат. Но фактически государством правила вдова Зенобия. В 267 году она утвердила полную независимость Пальмирского царства, нанеся римлянам при помощи своего способного полководца Зобды военное поражение и завоевав Египет.
Достоверных данных о происхождении Зенобии не сохранилось. Согласно предположению, она имела как арабские, так и арамейские корни. Собственное имя Зенобии предположительно звучало по-арабски как Зейнеб или Зубейда бен Захайя бет Ярхайя (al-Zabba’ bint ‘Amr ibn al-Zarib ibn Hassan ibn Adhinat ibn al-Samida), а по-арамейски — как Бат-Заббай или Бат-Себин. Будучи высокообразованной женщиной, она пригласила философа-неоплатоника Лонгина для воспитания её сына, а затем назначила его министром. Зенобия оказывала также покровительство епископу Павлу из Самосаты. После того как император Галлиан отказал её сыну в подтверждении титулов, дарованных Оденату, Зенобия объявила о независимости от Рима и за короткое время подчинила своей власти всю Сирию, восточную часть Малой Азии и Египет.
К этому времени император Галлиен был убит, а наследовавший ему Клавдий 2 умер от чумы. Новый император Аврелиан выступил против Зенобии в 272 году, разбил её войска (численность которых доходила до 70 тысяч человек) в битвах при Антиохии и Эмесе. Согласно сведениям византийского историка 5 века н. э. Зосима, Зенобия, узнав о поражении своей армии от римлян, пыталась бежать в Персию на верблюдах, но была перехвачена у самой переправы через Евфрат и доставлена к Аврелиану. Философ Лонгин, составивший от имени царицы оскорбительное письмо императору, был казнён. Аврелиан вновь подчинил Пальмирское царство Римской империи. В 274 году во время триумфального шествия Аврелиана Зенобия была проведена через Рим в золотых цепях.
Так или иначе, все дошедшие до нас известия о судьбах Сирии за позднейшее время владычествования здесь римлян и византийцев единогласно подтверждают, что арабские, пограничные с пустыней, племена служили постоянно наемниками у правителей этой области. Но так как свободолюбивые бедуины не выносили чужеземных военачальников, они поставлены были под команду соплеменных князей, филархов, как их называют греческие историки (начальник конного отряда (филы) в Древней Греции).
Совершенно такой же кордон был и у персов из иракских арабов, тянувшийся вдоль Евфрата и организованный под управлением царей Хиры.
Хира — древний, ныне не существующий город, находившийся к югу от современного города Эль-Куфа в Ираке. В IV—VI веках город был столицей арабского царства Лахмидов, являвшегося буферной зоной между Византией и Сасанидским Ираном. В VII веке город был взят мусульманами.
По сути дела, и там, и там сложилась ленная система, суть которой заключается в том, что ленник получает от государства в пожизненное пользование участок земли и принимает на себя обязательство являться с оружием по призыву, приводя с собой, в зависимости от размера участка земли, определенное количество воинов.
Оба лена сильно отличались по внутреннему управлению от порядков, существовавших в племенах, обитавших внутри Аравии. В то время как у независимых бедуинов власть шейха в племени основывалась на добровольном подчинении всех членов и никогда не давала права на преемство власти по наследию, у филархов и королей Хиры мы видим совсем другое. Власть переходила здесь от отца к сыну либо брату. Каждое из этих ленных государств имело свою династию: в Хире управляли Лахмиды, потомки Амр Ибн Адия, победителя Себбы — Зенобии, а в Сирии — Гассаниды, фамилия южноарабского происхождения.
Одинаковые условия, при которых обе династии управляли, имели следствием некоторое сходство их судеб. Относительную же твердость их власти над беспокойными толпами бедуинов следует искать вовсе не в уважении к ним лично, которое они могли только отчасти внушить при нормальном положении вещей, опираясь на постороннее могущество суверенного великого государства, но в непрерывных, постоянно возобновляющихся римско-персидских войнах и в вечно манивших при этом варваров набегах, так хорошо оплачиваемых добычей. Вот что приковывало к знаменам этих династий самых неукротимых сынов пустыни. Таким образом, положение их было постоянно довольно независимое, по крайней мере, каждый раз, когда обе великие державы нуждались в их помощи и не были в состоянии тотчас же строго обуздать нередкое своевольство с их стороны.
Но при первой возможности и персидские цари, и византийские наместники умели принимать суровые меры, смещали непокорного начальника и даже отстраняли на некоторое время самих членов династии. В конце концов, однако, наступало снова соглашение, ибо ни арабы на своей узкой песчаной полосе не могли просуществовать в полной независимости от их могучих соседей, ни обе великие державы — без их помощи. Но вот чего, вероятно, не предвидели последние. Их постепенный упадок благодаря гибельным для обеих сторон войнам, их возрастающую слабость зоркий глаз бедуинов-союзников подмечал отчетливо. В своих бесчисленных, иногда глубоко внутрь неприятельской стороны проникающих хищнических набегах они все более и более свыкались с мыслью, что римляне и персы могут сделаться со временем легкой и выгодной добычей арабских полчищ всадников. Сама политика Византии и Ктезифона послужила раскрытию глаз арабам. Даже те из них, которые кочевали далее, по ту сторону сирийской пустыни, благодаря доходившим до них со всех сторон слухам о походах их земляков постепенно теряли страх перед могуществом великих держав. А прежде влияние это было велико и распространялось далеко вглубь Аравии, хотя и теперь еще державы, так или иначе, силились поддерживать свой давний престиж.
Та же самая неопределенность власти замечается и в отношениях обеих династий к своим подданным. Держать в повиновении и порядке арабов было нелегко даже в Сирии, всей унизанной по границам крепостями, тем более на открытой равнине Евфрата. Поэтому, если вообще князья обеих династий не отличались особенной кротостью, то про Лахмидов в Хире прямо можно сказать, что они все без исключения отличались необычайною жестокостью. Это были люди поистине варварской расы. Прозвание Имрууль Кайса II (до 400 г.) было Ал-Мухаррик, что значит собственно «сожигатель». Он предпочитал всем наказаниям сожжение живьем. Про Аль-Мунзира III (505–554) рассказывают, что он часто пленных приносил в жертву идолам. Так поступил он раз со взятыми им 400 христианскими монахинями. Несколько мягче, кажется, были Гассаниды. Издавна они приняли христианство (как большинство христиан Передней Азии, они были монофизитами) и находились в постоянных сношениях с цивилизованными греками.
По своему положению в качестве форпостов враждующих великих держав обе династии стали, естественно, друг к другу во враждебные отношения. В больших сражениях, рядом с главными действующими армиями держав, Гассаниды и Хирийцы резались друг с другом в кровопролитных стычках. Но нам нет никакой необходимости следить за всеми этими отдельными схватками и хищническими набегами шаг за шагом.
Достаточно упомянуть лишь о некоторых главнейших фактах истории династий, характерных либо самих по себе, либо по отношению к великим державам и важных для дальнейшего понимания развития истории арабов.
К концу 6-го века и византийцы, и цари персидские пришли одновременно к одной и той же мысли — ограничивать или совсем отстранять сделавшихся слишком могущественными начальников арабских племен. Они пошли на раздробление сирийских ленных владений и уничтожение династии Хиры, что было непростительно грубой ошибкой, за которую последовало вскоре жестокое возмездие. Мало-помалу между пограничными арабами, привыкшими к грабежу и опустошениям, окончательно исчезло уважение к внешней силе великих государств. А тут еще, как назло, расторгнуты были единственные, хотя и мало их сдерживающие узы. Персидские наместники и арабские фигуранты, отныне поселившиеся в Хире, теряют окончательно почву под ногами; они не в силах держать в повиновении арабов Ирака и не могут вдохнуть никакого уважения соседним бедуинам полуострова.
Племена, жившие за последние десятилетия в тесной дружбе с Лахмидами, вторгаются в область Хиры. Затем наносят чувствительное поражение соединенным силам персов и арабов племени Таглиб, переселившегося по окончании сорокалетней борьбы на правый берег Евфрата, и несут опустошение далеко вглубь страны (между 604 и 610 гг.). Нет ничего поэтому удивительного, что 25 лет спустя первые великие халифы и военачальники мусульман не находят рискованным повторить нападение еще более серьезное, но предпринятое ими со значительно более громадными силами конных бедуинов.
В то время как в начале VII столетия весь север Аравии кипел брожением и пограничные племена стремились нахлынуть на соседние великие державы, бывшие доселе с ними в близких отношениях, на южных окраинах великого полуострова история как бы расплывается в песке. А некогда и там существовали могущественные государства, противоставлявшие элементам севера, силившимся распространиться, непреоборимое сопротивление. Между обеими родственными народностями, населявшими Аравию, существовало глухое соперничество. Уже в Ветхом Завете отмечено глубокое различие между детьми измаилитов, беспокойными бедуинами севера, и более оседлыми, приобвыкшими издавна к государственному порядку людьми Саба, населявшими юг. Почти поперек всей страны лежит непроходимая граница, отделяющая обе народности, это великая, южная песчаная степь Руб-аль- Хали. Если по северной границе ее провести к западу линию, то она достигает Аравийского залива на один градус приблизительно южнее Мекки. Черта эта обозначает раздел, хотя и не совсем точно, границ того пространства, где кончается естественная, положенная природою перегородка.
Библия ведет происхождение Саба от Иоктана (Кн. Бытия, Моисей 10, 29) и называет поэтому южных арабов Иоктанидами, а северных — Измаилитами. В частностях этнографические особенности не особенно выражены. Но в стране, заселенной измаилитами, находившейся издавна в связи с Сирией и Месопотамией, поселялись, например, в большом количестве евреи, и потому первоначальная народность не могла остаться во всей чистоте благодаря разного рода примесям чуждых элементов. Поэтому в населении Саба, естественно, настоящий арабский тип сохранился более чистым.
Ко времени наступления нашей исторической эпохи происходило, конечно, наоборот: измаилиты поэтому чувствуют и по сие время, что они именно истые представители арабской культуры, но древнейшие следы истории указывают в действительности на то, что задолго до измаилитов иоктаниды достигли уже достойного внимания культурного развития. Они издавна населяли, на юге полуострова, страну Йемен. И до сих пор неизвестно время поселения их там, но несомненно, что это случилось много столетий до н. э., и что они же заняли соседнюю гористую африканскую Абиссинию. Проникнуть туда через Баб-аль-Мандебский пролив было не трудно. Не подлежит сомнению, что колонии семитов мало-помалу смешались тут с местными африканскими элементами, так что жителей Абиссинии – эфиопов – тех исторических времен следует считать за чистых арабов. Однако оба соседние народа двух материков скоро стали чужды друг другу, и во втором столетии нашего летосчисления эфиопские короли уже ведут войну с жителями противолежащего арабского берега, а в памяти, как эфиопов, так и арабов не остается более ни следа прежнего их общего происхождения.
В южной Аравии, между тем, возникает множество больших и маленьких независимых государств. В противоположение измаилитам-номадам из городской их жизни возникает стремление к торговле, к тому же на востоке, собственно в Хадрамауте, находилась местность, из которой получался высокочтимый всем древним миром ладан, а на юго-западе в давние времена добывалось в большом количестве и золото. Кроме того, между гаванями Восточной Аравии и Индией издавна существовало сообщение морем. Индийские продукты, в особенности пряности и редкие животные, «обезьяны и павлины», привозились к берегам Омана (юго-восточная оконечность Аравийского полуострова). Отсюда, еще с десятого столетия до н.э., сухопутьем шли транспорты к Аравийскому заливу; здесь грузили товары на корабли и отправляли в Египет, ко двору фараонов и его вельмож.
Здесь именно, в этом юго-восточном углу упомянутого моря, следует искать страну Офир, с которой Соломон завел на короткое время прямые торговые сношения, при помощи Хирама Тирского. Из-за трудностей плавания по Красному морю в те времена, приблизительно в восьмом столетии до н. э., предпочитали сообщение сухим путем из Йемена в Сирию. Из Шабвы, главного города Хадрамаута, проходил караванный путь в Мариб в стране Сабеев, а затем через центр Аравии направлялся на Макорабу (позднее Мекка), через страну Мидианитов на юге и, пересекая полуостров Синай, достигал Петры и Газы, лежащих на Средиземном море. Здесь и был главный складочный пункт торговли между Востоком и Западом.
Мидианиты -- полукочевой народ, упоминаемый в Библии и Коране (в сурах 7, 11 и др.). Считались потомками Авраама от его третьей жены Хеттуры через его сына Мадиана. Обитали на Синайском полуострове и на северо-западе Аравии. Мидианитянские купцы привезли Иосифа в Египет. Дочь священника миадианского Сепфора стала женой пророка Моисея и родила ему двух сыновей.
Соответственно этому, как мы говорили раньше, между страной ладана, Хадрамаутом, и Красным морем, находились два довольно больших княжеств: к востоку Минеев, заимствовавших свое название от главного города Маин (от него одно время зависела непосредственно страна ладана), а на западе примыкающие к нему владения Саба с резиденцией Мариб. Вокруг них группировался целый ряд маленьких княжеств, которые более или менее находились от них в зависимости. В особенности влияние Сабы распространялось далеко на север. Жизненные интересы страны требовали, чтобы путь караванов до самой земли Мидианитов был свободен и безопасен для перевоза по нему дорогих продуктов.
Интересно, что в стиле многих построек, а равно и в мифологии сабеев видны ясные следы непосредственного влияния ассирийско-вавилонской культуры, что указывает на разнообразное, достаточно непосредственное и тесное взаимное общение. Несомненно, что в те давние времена ассирийцы держали в повиновении не только всю Сирию, но и бедуинов северо-аравийских степей, а потому и арабы юга должны были волей-неволей еще перед восьмым столетием до н. э. для обеспечения спокойствия торговли обратиться к ним же. В течение целых столетий государства Саба и Маин, если и не всегда безусловно успешно, то во всяком случае старались соблюдать, как это и подобает торговым нациям, взаимную политику мира.
И в 25 г. до н. э., по свидетельству римлянина Элия Галла, арабы западного берега до самого полуострова Синая оставались торговцами мало воинственными; так продолжалось еще некоторое время. Но тут отношения сразу изменились. Хотя поход, предпринятый Элием Галлом в Аравию по приказанию императора Августа, и не удался — изменнические проводники направляли войска через труднопроходимые местности, а осада после невыразимо трудных переходов достигнутого наконец римлянами Мариба не удалась, так как римский полководец по недостатку воды должен был ее снять, — но во всяком случае торговые предприятия Востока не могли уже более избегнуть подавляющего влияния Римской всемирной империи. Направление торгового пути сразу изменилось, корабли поплыли прямо из Индии, и от берега ладана через Баб-аль-Мандебский пролив направились в Миос-гормос, египетскую гавань у Красного моря. Таким образом обойдены были все внутренние складочные места торговли. Мало-помалу гордые дворцы Сабы обезлюдели, системы искусственного водоснабжения, при посредстве которых пески пустыни превращались в плодоносные поля и сады, стали приходить постепенно в упадок.
По арабскому сказанию, процветание Мариба и всего Йемена всецело зависело будто бы от гигантской плотины, считавшейся чудом света, назначение которой было защищать город и его окрестности от вод горных потоков. В середине второго столетия н. э. эта плотина вдруг прорвалась, воды хлынули, затопляя город и окрестности. Катастрофа произвела ужаснейшее опустошение, последствия которого никто не сумел устранить. Большая часть населения вынуждена была выселиться и искать пристанища на севере и далее в Сирии. Так объясняют арабские историки появление в этих странах большего числа племен южноарабского происхождения.
Плотина Мариб частью сохранилась и поныне, виднеются и теперь громадные каменные столбы, между которыми, вероятно, находились ворота шлюза. Очень возможно, что подобного рода катастрофа действительно имела место. Но если предположить, что город и страна, хотя бы до известной степени, находились тогда в цветущем положении, было бы, конечно, нетрудно восстановить прорвавшуюся плотину и снова обратить поля, засыпанные песком, в плодородные. Поэтому надо полагать, что упадок государства и его резиденции предшествовал наводнению, и причину его главным образом следует искать в прекращении движения караванов по старинному торговому пути. Отклонение торговли по морскому пути — вот объяснение вполне удовлетворительное. Хотя в первом столетии н. э. еще упоминается о царстве Сабеев, но только в связи с химьярами, т. е. береговыми племенами, обитавшими между сабейцами и морем. Уже тогда резиденцией союзного королевства был не Мариб, а Зафар, лежащий ближе к морю. Позднее о сабейцах более нет и помину, говорится только о химьярах. Так что древнее королевство южной Аравии, так еще недавно процветавшее, равно как и его памятники, считается уже принадлежностью химьяров.
Несмотря, однако, на перенесение центра тяжести южно-аравийской цивилизации теперь ближе к морю, царство Химьяров никогда не могло достигнуть степени процветания древней Сабы; при сложившихся новых обстоятельствах оно очутилось в виде промежуточной станции для индийской торговли. Собственные продукты Йемена — между которыми золото постепенно отступает на задний план, а позднее, в шестом столетии, выдвигается кожа — недостаточны были для того, чтобы страна удержала свое прежнее первенствующее положение. Но вплоть до самой эпохи ислама живой обмен местных продуктов с таковыми же Сирии все еще продолжается по старинному караванному пути, пролегающему через Мекку, а из гавани Красного моря ведется торговля с Абиссинией, откуда с давнего времени получались слоновая кость, пряности и другие продукты. При этом вся торговля стала более, чем прежде, когда центр могущества лежал глубоко внутри страны, подчиняться влиянию иноземному и различного рода нападениям. И в старину никогда особенно не заботились о содержании военных сил в достаточном количестве, теперь же, со времени перемены направления торгового пути, охрана значительно ослабла.
Таким образом, переселение большинства южноарабских племен на север, происшедшее, по свидетельству арабских историков, вследствие прорыва плотины Мариб, было обусловлено по меньшей мере упадком сабейской торговли: у значительной части народонаселения были отняты средства к существованию, а потому они были вынуждены, по необходимости, покинуть перенаселенную родину во втором столетии нашего летосчисления.
Между ними и жителями средней и северной Аравии, считающими себя измаилитами, существовала постоянная, смертельная расовая ненависть, которую даже ислам не мог скоро сломить. Естественно, что переселенцы не могли и думать продолжать свои занятия мирных купцов; им пришлось десятки лет и даже столетия биться с бедуинами, измаилитами и тогда только променять оседлую жизнь на кочевую. А когда, наконец, они проникли частью в Сирию, то успели уже совершенно бедуинизироваться, подобно своим землякам, которым по пути пришлось осесть в северной Аравии. Сама природа страны требовала этого неуклонно. При этом становится само собой понятным, что потеря таких значительных и, конечно, наиболее деятельных народных элементов должна была в высокой степени ослабить могущество химьяров.
К началу шестого столетия южные аравитяне, особенно те из них, которые оставались в обезлюдевших главных пунктах древнего Сабейского государства, мало-помалу тоже бедуинизировались. Они неоднократно пробовали подчинить своей власти соседних центральных арабов. Так, племя Кинда, которое считало себя Йеменского происхождения, сумело на некоторое время распространить свое верховенство на некоторые из ближайших племен. Но эти случайные попытки нисколько не изменяют факта – мало-помалу большинство жителей Йемена подпадает под иноземную власть.
Нападение эфиопов во II столетии на аравийские берега повторялось снова и все с более возрастающим успехом. Египетские миссионеры, успевшие ввести христианство в Эфиопию, появляются уже в IV столетии в столице химьяров, а в Адене построены были даже церкви. Несколько позднее король Аксума, столицы Эфиопии, носит уже титул короля Аксумитов и химьяритов. Очень может быть, что он только по обычаю восточных властителей и пользуясь счастливым походом внес имя неприятельской страны в свой официальный титул. Во всяком случае это значит, что, хотя бы ненадолго, он владел югом Аравии.
И действительно, в VI столетии императоры византийские Юстин I (518–527) и Юстиниан I (527–565), желая так или иначе защитить себя от персов, пускались на всевозможные хитрости по отношению к их вассалам в Хире, дабы противопоставить им сыновей пустыни. Для этого самого они обратились к королю Аксума, прося его, чтобы он укрепился в Йемене и оттуда действовал на племена центральной Аравии. Возник целый ряд войн между эфиопами и химьярами. Не раз объявлялись в южной Аравии эфиопские наместники и не раз снова были прогоняемы туземными князьями. Также весьма знаменателен факт, что некоторые из них, для противопоставления христианам-эфиопам, пытались ввести иудейство в Йемене.
Персы сочли необходимым серьезно противостать эфиопским вторжениям в Аравию, опасаясь, что рано или поздно они будут в состоянии произвести значительную диверсию во фланг королей Хиры. Они сумели ловко воспользоваться отвращением йеменского народонаселения к эфиопскому владычеству. Сейф, сын Зу-Иезена, потомок старинного королевского рода химьяров, отправился, как говорят, в Ктезифон, чтобы побудить короля персидского Хосроя Анушарвана идти походом в южную Аравию. Во всяком случае достоверно то, что Хосрой послал флот с десантом под предводительством Вахриза, и он прибыл через Персидский залив в Аден. При помощи возбужденных Сейфом к восстанию арабов ему удалось прогнать эфиопов. Персы посадили на трон преданного им Сейфа, а сами удалились, но когда тот стал жестоко гнать живших в стране эфиопов, его вскоре умертвили, а страна была порабощена снова. Вахриз вернулся с еще более сильным войском уничтожить окончательно африканского врага и остался в стране в качестве персидского наместника. С этих пор Йемен стал подвластен персам, но они благоразумно довольствовались умеренной податью и общим наблюдением. Вице-король персидский поселился в главном городе Сана, меж тем как управление предоставлено было, собственно говоря, самостоятельным отдельным князьям, выбираемым из старинного королевского рода. Страна успокоилась и была довольна, а о развитии особенной внешнеполитической деятельности на этом столь отдаленном посте персидскому наместнику нельзя было, конечно, и думать. Поэтому нет ничего удивительного, что Йемен не сыграл никакой роли в наступавшем вскоре всемирном событии.
